|
Rus Holland
|
- Как? - виновато поинтересовалась Наташа.
- Как, как, господи! - расстроилась Ирка, вытерла руки о фартучек и задвигалась
вокруг Наташи. Двигалась она легко, прикосновения у нее были легкие, и пахло от
нее французскими духами.
Ирка обладала тем типом внешности, о котором говорят: "Ничего особенного, но
что-то есть". У Ирки было все: она работала в Москонцерте, в нее были влюблены
все чтецы и певцы, ездила за границу - то за одну, то за другую. Собиралась замуж -
у нее было наготове три или четыре жениха.
Наташа обладала тем типом внешности, о котором говорят: "Вроде все хорошо,
но чего-то не хватает". То, что все хорошо, - считала Наташина мама и еще несколько
доброжелательных людей, остальная часть человечества придерживалась мнения, что
чего-то не хватает. Со временем доброжелательные люди примкнули к остальной
части человечества, верной осталась только мама. Она говорила: "У тебя, Наташа,
замечательные волосы, к тебе просто надо привыкнуть".
- Сиди прямо! - приказала Ирка.
Она вышла из кухни, потом вернулась с французскими духами. Ирка не жалела
для Наташи ни духов, ни одного из своих женихов, но это никогда ничем не
кончалось. Певцы пели песни советских композиторов, чтецы читали: "Жизнь моя,
иль ты приснилась мне?.." Фокусники показывали фокусы со спичками.
Не веря больше в эстрадный жанр, Ирка раздобыла где-то настоящего мужчину,
который плавал в Бабельмандебском проливе и ходил с ружьем на медведя.
- Щас я тебя пофурыкаю, - предупредила Ирка.
- Не надо...
- Понимала бы, - Ирка заскакала вокруг Наташи, опрыскивая ее из
пульверизатора.
- Не надо, - Наташе жаль было духов, которые назывались "Chat noir", что в
переводе означает: "Черная кошка". - Все равно ничего не получится.
- Неизвестно, - возразила Ирка. - Он строил ГЭС, не помню какую, в труднейших
условиях. Строитель лучшей жизни. Про таких Пахмутова песни пишет, а он к нам
живой придет.
- Может, не придет? - с надеждой спросила Наташа.
В это время позвонили в дверь.
Наташа вздрогнула и посмотрела на Ирку, Ирка - на Наташу, выражение лиц у
обеих на мгновение стало бессмысленным. Потом Ирка метнулась в прихожую, и
оттуда послышались голоса.
Наташа сидела ни низкой табуретке посреди кухни и не знала, что делать.
Она окончила консерваторию, умела петь с листа и писать с голоса, могла
услышать любой самый низкий звук в любом аккорде. А здесь, на Иркиной кухне,
она чувствовала, что это никому не надо и она не в состоянии поменять все то, что
она может, на то, чего не может.
Наконец отворилась дверь, и вошел настоящий мужчина, строитель лучшей
жизни.
Наташа успела заметить, что рубашка у него белая и некрахмальная, лежит
мягко... Волосы русые, растут просто, а лицо неподвижно, будто замерзло, и на нем
замерзло обиженное выражение.
- Знакомьтесь, - сказала Ирка.
- Толя, - строитель протянул руку.
- Наташа, - она пожала его жесткие пальцы и посмотрела на Ирку.
- Садитесь, - непринужденно руководила Ирка.
Толя сел и прочно замолчал. Иногда он поднимал глаза на стену, а со стены
переводил на потолок.
- Скажите, - начала Ирка, - вы действительно плавали в Бабельмандебском
проливе?
- Ну, плавал, - не сразу ответил Толя.
- А как, как, как? - обрадовалась Ирка.
Толя очень долго молчал, потом сказал:
- В скафандре.
- А зачем? - тихо удивилась Наташа.
- А надо было... - недовольно сказал Толя.
- И на медведя ходили? - Ирка не давала беседе обмелеть.
- Ну, ходил...
- А как вы ходили?
Ирке надо было подтвердить, что в ее доме настоящий мужчина.
- С ружьем, - сказал Толя.
- Страшно было? - тихо поинтересовалась Наташа.
- Не помню. Я давно ходил.
Ирка тем временем подала кофе.
- Я коньяк принес, - сказал строитель, - на лестнице поставил.
- Почему на лестнице? - Ирка подняла брови.
- Не знаю, - сказал строитель, и Наташа поняла, что он постеснялся. Ирка вышла
на лестничную площадку и увидела возле своей двери бутылку.
- Могли стащить, - объяснила она, вернувшись.
- Ага... - беспечно сказал строитель.
- А вы есть хотите? - тихо спросила Наташа.
- Ужас! - сказал Толя, и всем стало весело.
Когда половина бутылки была выпита. Толя первый раз посмотрел на Наташу и
сказал:
- Вчера попал в одну компанию, там такая девочка была... И парень с ней в
кожаных штанах. Вам бы он не понравился.
- Почему? - спросила Наташа.
- Потому, что вы серьезная.
"Как раз понравился бы", - подумала Наташа, но ничего не сказала.
- Ну, ну... - Ирка обрадовалась, что Толя заговорил.
- Он пижонить начал, говорит: в каждом человеке девяносто процентов этого...
Ну, сами понимаете.
- Чего? - не поняла Ирка.
- Дерьма. А я ему говорю: "Ты не распространяй свое содержание на других".
Толя замолчал. Наташа поняла, что он обижен и переживает.
- Не обращайте внимания, - сказала она.
- Да вообще-то, конечно, - согласился Толя.
- Вы где живете?
- Нигде.
- Как это "нигде"?
- Очень просто. Плаваю - и все.
- А дом-то у вас есть?
- Был, а теперь нет. Давайте выпьем.
Все подняли рюмки.
- Жена сказала: "Надоел ты мне". Я и ушел.
- Жалко было? - спросила Ирка.
- Чего?
- Жену.
- Жалко. - Толя прищурился. - До слез жалко. Однажды ночью просыпаюсь и
плачу. Слезы текут, ничего поделать не могу. Думаю: господи, да я ли это...
Все замолчали, думая о своей жизни, и только Ирка не умела думать о себе.
- Неужели никак нельзя было? - она посмотрела на Толю.
- Наверное, нельзя. Я без жены еще как-то проживу. А без своей работы - нет.
- Понятно, - сказала Наташа. Ей это было понятно.
Ирка включила приемник. Заиграл симфонический оркестр.
У Толи глаза были голубые, а волосы русые. За его спиной висела занавеска, а за
занавеской лежал город - далеко, во все стороны. А после города кончались дороги и
начинались поля и деревни, потом другие города.
Наташа вдруг кожей ощутила это все: расстояние и бесконечность.
- Так-то ничего бы, - сказал Толя, - плохо только, писем нет. Когда на корабль
письма приходят, как будто веревка от земли протягивается. Не утонешь, ни фига с
тобой не сделается. А когда писем нет...
- Хотите я вам напишу? - предложила Наташа.
Толя промолчал. Ему не нужны были Наташины письма. Вот если бы написала
жена или в крайнем случае девочка - приятельница парня в кожаных штанах.
Толя многое умел: ходить на медведя, опуститься на дно в скафандре. Он умел
интересно жить, но не умел интересно рассказать об этом. И не в силах был поменять
то, что он может, на то, чего не может.
- Ничего, - сказала Ирка, - все будет хорошо.
Ей хотелось, чтобы у всех было все хорошо.
Соседская девочка собиралась в детский сад. Она вытаскивала на середину
комнаты все свои игрушки и разговаривала с ними. Слов было не разобрать, но звук
голоса и интонации доносились четко. Дом был блочный, слышимость хорошая.
Наташа лежала с открытыми глазами, слушала девочку и думала о себе. О том,
как три года назад Игорь сделал предложение, она согласилась в ту же секунду,
потому что Игорь был не халтурщик - они много бы переделали в жизни хороших
дел. А на другой день он позвонил, извинился и сказал, что передумал.
- Не сердишься? - спросил он.
- Да ну, что ты... - сказала Наташа. - Конечно, нет...
Говорят: война... А бывает, что и в нормальной жизни, среди гостей и веселья,
все может кончиться одним телефонным звонком.
- Сни-ми-и! - кричала сверху девочка. Ей что-то надевали, а она протестовала.
В комнату из кухни вошла Наташина мама. Она работала медсестрой в больнице,
любила тяжелобольных и презирала тех, кто болел несерьезно. Она любила людей,
которым была необходима.
Мать послушала, как кричит сверху девочка, и сказала:
- Господи, всю нервную систему ребенку расшатали...
- Если бы у нее была своя внучка, она ни за что не шатала бы ее систему, а жила
только ее интересами.
- Мам, - сказала Наташа, - хочешь я ребенка рожу?
- От кого?
- От меня.
- Идиотка! - сказала мать.
- Ну что ты ругаешься, я же только спрашиваю.
Зазвонил будильник, отпирая новый день.
Училище размещалось в старом особняке. Раньше в этом особняке жил
обедневший дворянин. Комнаты были тесные, лестница косая. Наташа любила эти
комнаты и лестницу, коричневую дверь с тугой и ржавой пружиной, тесноту и
пестроту звуков.
В самой большой комнате, которую дворянин прежде называл "залой", а теперь
все звали "залом", занимался хор.
Здесь все как обычно: та же декорация, сорок стульев, рояль. Те же персонажи -
40 студентов, концертмейстер Петя. Концертмейстер - профессия не видная.
Например, по радио объявляют: "Исполняет Лемешев, аккомпанирует Берта Козель".
Лемешева знают все, а Берту Козель не знает никто, хотя объявляют их вместе.
В консерватории Петя учился тремя курсами старше, его звали "членистоногий".
Было впечатление, что у Пети на каждой руке по два локтя и на каждой ноге по два
колена и что он весь может сложиться как складной метр. Сразу после звонка
отворяется дверь и появляется следующее действующее лицо - декан Клавдия
Ивановна, за глаза - "та штучка". Она окончила университет, к музыке никакого
отношения не имеет, не может отличить басового ключа от скрипичного.
Осуществляет общее руководство.
Принцип ее руководства состоит в том, что раз или два раза в год она выгоняет
какого-нибудь отстающего и неуспевающего. Раз или два раза в год под косой
лестницей бьется обалдевшая от рыданий жертва, а вокруг тесным кольцом в
скорбном и напряженном молчании стоят друзья-однокурсники, и каждый
предчувствует на этом месте себя.
Сейчас "та штучка" вошла и села возле дверей на свободный стул. Студенты и
студентки выпрямили позвоночники, как солдаты на смотру.
Наташа не обернулась. Пусть декан беспокоится, и царственно откидывает
голову, и изобретает принципы. А она - дирижер. Ей нужны только руки, чтобы было
чем махать, и хор, чтобы было кому махать. И хорошая песня - больше ничего. А
посторонние в зале не мешают. К посторонним, равно как и к публике, дирижер
стоит спиной.
- "Эх, уж как пал туман", - сказала Наташа и движением руки подняла хор.
Она внимательно смотрит на первые сопрано, потом на вторые. Идет от одного
лица к другому. Это называется - собрать внимание. Но Наташа ничьего внимания не
собирает. Слушает сосредоточенно: ждет, когда задрожит в груди поющая точка.
Потом эта точка вспыхивает и заливает все, что есть за ребрами, - сердце и легкие. И
когда сердце сокращается, то вместе с кровью посылает по телу вдохновение.
Наташа до самых кончиков пальцев наполняется им, и становится безразличным все,
что не имеет отношения к песне.
Наташа качнула в воздухе кистью, давая дыхание. Петя поставил первый аккорд.
Сопрано послушали и вдохнули, широко и светло запели:
Эх, уж как пал туман на поле чистое-э...
Она потянула звук, выкинув вперед руку, будто держа что-то тяжелое в
развернутой ладони. Потом обернулась к альтам.
...Да позакрыл туман дороги дальние... - влились альты. Они влились точно и
роскошно, именно так они должны были вступить. Наташа каждой клеточкой
чувствовала многоголосье. Ничего не надо было поправлять.
Она опустила руки, не вмешиваясь, не управляя, давая возможность послушать
самих себя. Все пели и смотрели на Наташу. Лицо ее было приподнято и прекрасно,
и это выражение ложилось на лица всех, кто пел.
...Эх, я куда-куда-а пойду,
Где дорожку я широкую-у найду-у, где...
В следующую фразу должны вступить басы и вступить на "фа". Это "фа" было в
другой тональности и шло неподготовленным. Если басы не попадут - песня
поломается.
Наташа оглядывается на Петю, на мгновение видит и как-то очень остро
запоминает его резкое, стремительное выражение лица и сильные глаза.
Петя чуть громче, чем надо, дает октаву в басах, чтобы басы послушали "фа" и
почувствовали его в себе.
Наташа сбросила звук. Хор замер и перестал дышать. Она делала все, что хотела,
и хор выполнял все, что она приказывала: могли бы задохнуться и умереть. Она
держала 40 разных людей на кончиках вздрагивающих пальцев, и в этот момент
становилась понятна ее власть над людьми.
В последнюю четверть секунды качнула локтями, давая дыхание, и все вздохнули
полной грудью. Басы точно встали на "фа", отдали его в общий аккорд - самый
низкий, самый неслышный, но самый определяющий тон.
...Где доро-ожку най-ду-у...
В конце все собираются в унисон, подтягивают, выравнивают последний звук до
тех пор, пока не создается впечатление, будто он рожден одним только человеком.
Наташа подняла два пальца, как для благословения, и слушает, и впечатление, будто
забыла - зачем стоит. Потом медленным жестом подвигает палец к губам. Звук тает,
тает... сейчас совсем рассеется, осядет на потолок и на подоконник. Но Наташины
пальцы ждут, и губы ждут, и глаза - попробуй ослушаться. И все подаются вперед и
держат, держат звук до тех пор, пока это не становится невозможным. Тогда Наташа
едва заметным движением зачеркивает что-то в воздухе и опускает руку.
Песня кончилась. Проходит некоторое время, прежде чем всем становится это
ясно.
Урок окончился, и все разошлись. Петя засовывал в портфель ноты. Ноты не
умещались.
Наташа подошла к окну и распахнула его настежь. На улице снег поблескивал,
как нафталин. Он лежал на крышах совсем белый и был по тону светлее, чем небо.
Хорошо было стоять и немножко мерзнуть и возвращаться откуда-то издалека.
Смотреть на снег, черные на белом фигурки людей, ощущать бесконечность.
Далеко-далеко висит звезда, а под ней висит Земля, а на Земле бывший особняк
обедневшего дворянина. А на втором этаже, в трех метрах над людьми, стоит
Наташа.
Песня получилась, значит, полгода прошли недаром и сегодняшний день не
пропал. А впереди следующая песня, которая будет лучше этой, а за ней другая. И
это - ее! Здесь она ни от кого не зависит. Никто не может ни вмешаться, ни
помешать.
"Проживу! - подумала Наташа. - Ничего, проживу!" По улице быстро прошли два
подростка. Они шли, одинаково сунув руки в карманы.
А Петя за спиной все никак не мог уложить ноты, наступал на портфель
коленкой.
Наташа подошла, отобрала портфель и разложила: партитуры вдоль, а сборники -
поперек. Потом легко закрыла портфель и протянула Пете. Петя озадаченно
посмотрел на портфель, потом на Наташу. Он смотрел долго и вдруг удивился:
- Слушай, а у тебя потрясающие волосы. Ты это знаешь?
- Конечно, - сказала Наташа. - Ко мне просто надо привыкнуть...
| Copyright © rusholland | meppelink_m@yahoo.com |